Белорские хроники - Страница 10

А сколько там еще случайных проезжих, дураков да героев в паутинных люльках куколками сухими висит - только они перед смертью и считали. К кому себя относит Данька, парень еще не определился. Но твердо знал: так дальше жить нельзя. Горбатишься на хозяина от рассвета до заката, всех радостей - поесть да с девкой в стогу поваляться, если чуток сил осталось. А жизнь-то, она такая - оглянуться не успеешь, как ни девкам, ни друзьям не нужен, а своего ничего не нажил. Нет уж, лучше к паучихе в лапы...

- Показывай свою удачу, коли не шутишь! - нарочито грубо потребовал Данька.

Рыбка клюнула. Оставалось только аккуратненько подсечь.

Колдун бережно, как величайшую ценность, достал из кармана обрывок тонкой волосяной веревки и не спеша, тщательно выплетая пальцами, затянул на ней три обманных узелка. Данька такими младшую сестренку забавлял: с виду узел как узел, а потянешь за концы веревочки, он и разойдется, только щелкнет негромко.

- И чего? - не утерпел он.

- И того. - Колдун бросил веревочку на стол, ровнехонько между собеседниками. - Если понадобится тебе удача, пожелаешь ее и распустишь узелок.

- А сколько ты за нее просишь? - Данька и на обычном-то рынке торговаться не умел, мигом блеском глаз себя выдавал.

Прожженный старикашка и вовсе хомутом на шею влез, ножки свесил.

- Используешь один узел - мне треть добычи отдашь, два - две, три - со всей расстанешься.

- Ага, хитренький! - позабыв, с кем разговаривает, возмущенно завопил Данька. - А ежели не сработает?!

- Хоть один не сработает - не плати, - сухо отрезал колдун. - Но учти: если сработает, а ты мне солжешь или трофеи утаишь, я мигом узнаю. И тогда уж пеняй на себя: всю оставшуюся жизнь без удачи проходишь!

Данька мялся еще добрых полчаса. Чесал маковку, кочевряжился, делал вид, что уходит, и снова возвращался, надеясь выторговать у паскудного неклюда хотя бы четвертушку существующих пока что только в воображении сокровищ, а сам изначально знал: согласится. На что угодно согласится, лишь бы к дурной, вызванной отчаянием отваге добавилась хоть малая толика удачи.

И согласился.

* * *

Страшно стало уже в распадке, густо выстланном осиновой листвой. До рассеченного трактом леса, где угнездилась паучиха, оставалось больше пяти верст, но сюда, говорят, она уже захаживала. Данька специально подгадал, чтобы выехать в обед, заночевать на полдороге и с рассветом снова тронуться в путь, добравшись до паучьего логова к следующему полудню. Днем оно, во-первых, не так жутко, а во-вторых, на тракт гадина выползала только по ночам. Авось свет ей не по нутру.

Хотя особо Данька на этот счет не обольщался. Отступать, однако ж, не собирался. Некуда. Родители померли, сестренка вышла замуж в город, изба сгорела и заново отстраивать ее парень не стал. Тощий узел с пожитками запихан под лавку в каморе для батраков - если через неделю Данька не вернется, дружки поделят и добрым словом помянут. Вот и все, что от него останется: колбасные шкурки рядом с распитой за упокой бутылью...

Но чем дальше топала послушная Капустка, тем меньше парню хотелось упокаиваться. Стоило подуть ветру, как дорогу мышиной стайкой перебегали скрюченные кленовые листья, сухие и бурые, словно вытаявшие из-под снега, а не только что облетевшие с веток. Нехороший был распадок, неправильный. И лез Данька по нему, будто крыс какой по водосточному желобу, где ни свернуть, ни развернуться, а у выхода жирный котяра затаился.

А может, тоже в город податься? У сеструхи месячишко-другой пожить, в подмастерья к гончару или кузнецу наняться, ить ни ловкостью, ни силушкой, хвала богам, не обделен. А там, глядишь, купчиха какая вдовая подвернется, в годах да при денежках... грымза тощая аль бочка сальная, взбалмошная, что каждым кусом пирога-рябчика попрекать будет.

Парень гадливо сплюнул за обрешетку телеги и натянул вожжи. Нет, не в город к своему «счастью» разворачивать, а по-мужски достойно полить куст боярышника.

Боярышник к Данькиному самоутверждению отнесся неодобрительно - зашумел густой ягодной зеленью, вылупил буркалы и изумленно рыкнул: ты чего, мужик, во всем лесу другого места найти не мог?! Ну, держись теперь!

Блаженное расслабление длилось недолго. Ровно до тех пор, покуда до парня не дошло, что, несмотря на кажущуюся густоту куста, на сидящего за ним медведя все-таки немножко попало.

Первый вопль у Даньки получился высокий, какой-то бабий, но дело быстро наладилось. Держась за спадающие штаны, недотепа самоходным набатом драпанул к телеге.

Медведь, как животина умная, напролом через колючее ветвьё не попер, покосолапил в обход, дав парню сажень форы.

Капустка, разумеется, дожидаться их не стала. Правда, скотиной она была тягловой, а не скаковой, и на исходе полуверсты телегу Данька все-таки догнал, запрыгнул, чуть из штанов не вылетев. Хлестнул бедную лошаденку вдоль хребтины, не столько подогнав, сколько утвердив в решении галопировать до последнего издыхания. Медведь старательно пыхтел следом, грозясь жестоко отомстить Даньке за поношение.

Эх, не повезло-то как... едва полдороги проехали, а удача уже отвернулась!

Удача...

Удача!

Где?!

В левом кармане - смятый платок, хлебное крошево.

В правом - пусто.

Неужто сронил в куст?!

А может... и когда только сунуть успел?

На выезде из распадка дорога раздваивалась. Одна, пошире, напрямую вела к паучьему лесу, вторая узкой тропкой стекала под горку в лопухи. Данька повис на правой вожже, пытаясь направить взмыленную кобылу по ровной дороге, хотя по уму она бы и сама туда свернула.

Кабы не дохлая овца с распотрошенным волками брюхом, задравшая копыта прямо промеж колей.